В больницах всегда грустно и немного весело.



В больницах всегда грустно и немного весело. Спишь мало, ешь много. Передвигаешься в основном по коридорам, процедурным и, выбегая на улицу перекурить.

В кардиологическое отделение, куда я  попадала, обычно удивлялись. Такая молодая, - говорили, - и уже сердце. Так говорили врачи, так говорили соседки по палате, которые преимущественно женщины за 60.

Однажды опять попав по скорой помощи, привычной фразы, не услышала. Оказалось, в соседней палате уже лежала одна молодая. Потеряла сознание на улице. Она рассказывала, что люди видя лежащую на асфальте девушку, бурчали – вот напилась, и проходили мимо. Она часто теряла сознание. Причина не алкоголь – сердце. Люди, увы, в лежащих на асфальте телах видят зачастую нечто вульгарное.

Спалось в больницах обычно плохо. Спасали книги и мысли. Впрочем, мысли вряд ли. Не было бы этих мыслей, этих тревожных скачущих демонов, так и сердце не срывалось бы в тот же бешеный ритм, когда темнеет в глазах и дыхания не хватает. Заглушить их помогали таблетки, что врач назначила. Меньше тревожных мыслей будет, сказала она. Я позвонила подруге, назвала ей лекарство, она стала читать инструкцию. Побочное действие - тик, мило, - подруга смеется. Я смеюсь тоже. Но таблетки принимаю и замечаю, что уже через пару дней я становлюсь рыбкой. Говорить хочется все меньше, окружающее пространство стало кисельным и все, что меня беспокоило, все эти режущие переживания, переместились в солнечное сплетение слипшейся овсянкой. Неуютно было по-прежнему, просто не било и не резало на части. Слиплось. А я плыла легко и беззаботно по больничным коридорам, чуть-чуть тоскуя по дому.

В 1-ой больнице мои соседки (бабушки, не скажешь тут по-другому) любили ночью, когда уже выключался свет в палате и в коридорах горели пару лампочек, осветляя путь к туалету и посту дежурной медсестры, становится у окна. Они смотрели, как снимали девочек.
-Смотри, вон их мамка, - показывала одна другой. А вон проститутки. Сейчас кто-нибудь подъедет, и будет выбирать себе девочку, – у нее лицо знатока, я чуть не рассмеялась, но спрятала смешок в кулак.

Они прилипали лицами к холодному стеклу.

-Холодно так на улице-то стоять. Зима.

-Да, вздыхала, соглашаясь, вторая.- А, вот, подъехал один. Гляди, какая машина богатая.

Я выглянула в окно. Возле дороги группа женщин. Черная машина. На первый взгляд и не понять, что происходит. Я лежу второй день, бабушки уже неделю. Девушка садится в машину, другие отходят от дороги и становятся в круг, «мамка» отходит и что-то говорит по телефону.

-Поехала, - бабушки смотрят и больше ничего не говорят. Я жду, когда раздаться тирада осуждений. Нет, они молчат и просто смотрят это кино сквозь стекло. Не спится.

Первая ночь всегда скомканная. Ты чувствуешь себя лишней, чувствуешь себя будто выше всего этого. Больница дробится на тысячи мелочей. На запахи лекарств, запахи больничной еды: лука, вареной картошки, «рыбных» котлеток, да те самые, будто запахи вкусностей принесенных из дома. Бананы, апельсины, йогурты, колбаса. На голоса, это тихие разговоры в очередях за уколами, беседы в столовой под стук ложек. Громкие возгласы всегда доктора – это его вотчина. Он в отличие от пациентов не скован страхом и безысходностью, но отличает дом от работы, и то, и то его территория.

- Что вы же мяско не кушаете, а? Вера Ивановна, миленькая, надо мясо кушать.

-Так Малахов сказал вредно, мясо кушать.

-А, ну господин Малахов! – доктор откидывается назад и почти смеется, но видно, слышит он эту фамилию чаще не из телевизора, а именно из уст пациенток. – Так и убил бы этого вашего Малахова. Он там…говорит (хотел выругаться, но успел прерваться) ерунду всякую, а мне вас потом лечить, - хлопает ее по руке. – Надо мясо кушать Вериванна, обязательно!

Вера Ивановна недоверчиво пожимает плечами. А когда доктор уходит, начинает свой рассказ, о том, как ее соседка, при смерти была, рак чего-то там, она Малахова слушала, ничего не ела вредного, воду пила, крестилась, постилась, приседала так и поправилась! А эти больничные душегубцы вряд ли понимают, что Малахов лекарь, святой души человек. А гемоглобин и все это ерунда. Экология. Чернобыль. Вот.

Ты слушаешь эти разговоры и шорохи, вдыхаешь запахи, и хочется все-таки бежать. Но медсестра успела уже поставить капельницу, и бежать поздно, если только с этой неудобной вертикальной штукой. И ты понимаешь, что уже завтра будет казаться, будто ты в больнице вечность. Так всегда происходит. Первый день ты молчишь, хмуришься, даже вещи в тумбочке не раскладываешь, словно  все это не по-настоящему, а вот  если начать обживать койко-место и две старые деревянные полки, то ты, молча, согласился на заключение. Эта растерянность видишь практически у всех, кто попадает в больницы по «скорой помощи» или потому что родня надавила и запихнула тебя на обследование, а ты сопротивлялся и устал. Но пока не сдался, не примирился, что здесь ты пациент, а не любимая дочка, сестра, мамочка. До следующего утра. Потом ты просыпаешься, переодеваешься из пижамы в спортивный костюм, достаешь мыло, щетку, пасту, кипятильник, сахар и кофе. Добро пожаловать, - прочитаешь в глазах у бабушки, сидящей с вязанием напротив тебя на своей постели.

- Тебе таблетки принесли, не забудь выпить. – И, правда, на тумбочке уже  лежат две круглые плоские бусинки.

Спать невозможно. Бабушки храпят, ворочаются, пускают воздух, что-то бормочат. Одна помню, рядом со мной лежала на соседней койке, просыпалась, раз пять за ночь, и проверяла свои вещи: паспорт, деньги, какие-то документы и выписки. Каждый документ лежал в отдельном целлофановом пакете, все эти пакеты в пакете, и пакет еще в пакете для надежности. И вот она просыпалась, доставала из-под подушки пакет, вынимала из него пакет, потом еще все эти пакетики и каждый документ вынимала из пакетиков. Внимательно дрожащими пальцами его щупала, раскрывала, закрывала. И складывала обратно. Каждый документ в отдельный пакет, все вместе в пакет, и пакет в пакет. Под подушку. Засыпала. Через час просыпалась, и все повторялось снова. Шуршание пакетов, тихое бормотание. Мне было ее жалко, но я не спала. Совсем. Я вместе с ней шуршала пакетами, глядя на тонкие пальцы, которые аккуратно разворачивали целлофан. К утру этот звук сливался в голове тупой болью, и даже крепкий кофе, заваренный в чашке, не помогал обрести ясность. Через четыре дня я взвыла. Попросила у медсестры снотворное. Впервые за все дни пребывания в больнице я не слышала шуршащего звука. Только снились мне пакеты кругом. Будто я внутри этого пакета и жду, когда бабушка наконец развернет его и выпустит меня из этой целлофановой тюрьмы.

В другой больнице, помню, попалась бабушка-соседка с больной спиной. У нее был горб. Из-за этого горба она не могла спать. Как ни ляжет, все болит. Она, то сидела, то снова ложилась, на бок, на другой бок. Заплачет. Потом снова сядет. И так каждую ночь. И тихо мне шептала: «прости, Анечка, не даю тебе спать». А я: «что вы, что вы»…Мне было стыдно, я пряталась от ее мешающих уснуть метаний под одеяло, иногда раздражалась, но одергивала себя. Я ведь выпишусь однажды, высплюсь. А где-то там так и будет метаться и плакать по ночам эта женщина и тихо извиняться перед соседкой по палате

За полторы недели проведенных в больнице, ты узнаешь, что медсестры покупают сами себе халаты. Что Марина, светловолосая молодая девушка искала приталенный, когда все халаты обычно прямые. А приталенный красивее. И мужчины поглядывали на нее, пытаясь флиртовать. В растянутых спортивных штанах и майках адидас, смешные неловкие джентльмены.

Однажды одна женщина в очередной беседе перед ужином рассказала, что первый ребенок у нее умер.

-У меня умер ребенок, – сказала соседка.

-И у меня, - повторила еще одна. И все, кто был в палате, все пять женщин сказали – и у меня. Все молчали потом немного. И снова продолжили, но уже про детей, рожденных и выживших. Тех, кто сейчас навещает. Один сын, разводится. Другая дочка никак не родит. А у старшей девочка родилась с пороком сердца…И…

А я лежу и думаю про это «и у меня»…Отчего-то статистика на ум пришла. Что в одной палате собрались женщины с одной и той же болью. Разве так бывает?

В больницах отчего-то многие излишне откровенны. Может и правда незнакомым людям проще рассказать что-то сокровенное?

А потом наступает долгожданная выписка.

-Аннушка, вы бы кушали, прозрачная совсем. Я вижу, как сквозь вас светит солнце! – улыбается мне доктор .

Закрываются двери. В руках пакеты. Один с недоеденными вкусностями, другой с вещами. Я пропахла луковым супом и бананами.

Мимо машины, метро и люди. Снег в лицо. Сигареты. Счастье оказывается вдруг таким обыденным. Это улицы, шаги, воздух. Это твой дом. Кофе, заваренный впервые за полторы недели в турке. Это ванная, теплая ванная и одиночество, это бегать по квартире в одних трусах. Слушать музыку громко. И спать. Засыпая вспоминать бабушек. Они сейчас наверняка снова смотрят в окно, как покупают проституток.


Комментарии

Отправить комментарий