Ненавижу Минск.

Холодный город, распахнутый рубашкой, выстиранной до серой стерильности. Мама говорила, город солнца, от кружка Победы с вечным огнем лучики бегут запараллеленными улицами, где все продумано, рисунок и масштаб. И пусть эти задуманные архитектурные изыски простому гражданину были неведомы, эту развернутость каждый минчанин ощущал, в отличие от приезжих, которые не чувствовали вывернутых карманов города, все сжимаясь в желании спрятаться в тесном уютном квартале осязаемого дворика низких крыш и взъерошенных палисадников.

 

Минск играл иначе. Всегда. До полной победы лукашизма и колхозного размаха с монументальной гробовой тишиной стеклобетона, водруженной посреди площадей, так бычки втыкают в клумбы с маргаритками, что ещё не успели взрасти. Мрачные унылые колумбарии, в которых обещают провести пафосные встречи с безслюнным лобызанием и вручением наград. Апофеоз импотенции, скованный мрамором, стеклом и кожаными диванами, с внешней стоящим, но не без толщины выявленного комплекса, надгробием, жирным убогим лежащим телом посреди города, который обещал быть все-таки чуть проще... 

 

Но это было потом, и даже после, минчанин знал, чувствовал энергию города, хотя те самые бегущие из провинции, обласканные тёплым зноем пахнущего сена, пыльных межпоселковых дорог, травы и взмахов крыльев аистов, в некотором шоке озирались, где, что... тут любить?

 

Какие запахи, пунктиры, метки? Как их найти и понять, кроме цели, пустой рациональной - купить жилье и стать столицей. Пусть и без вкуса и вкусовых ощущений.

 

Панельные дома как символ жизни. Коробки, пустоты, внутри пластиковые интерьеры, снаружи единственным пятном с человеческим лицом - детская площадка, песочница и забытые малышней игрушки.

 

Что тут любить? Минск не кокетка, не заигрывает.

 

У каждого своя ненависть. 

Какие-то города привязывают зодчеством и уютом, какие-то теплом курортного счастья, Минск же завязывает узлом памяти. Здесь влюбилась, тут жила и научилась плохому (курить), а ещё выживать, продавая вещи на “поле чудес” да убирая подносы в кафе у кинотеатра “Москва”,  тут обрела спокойствие, а там - нечто новое, что стало тем самым старым, отчего отказаться, нет сил. 

Мой дом.

 

Парк у театра Оперы и балета, ребёнок лезет в фонтан, а я сижу наверху на мраморном скате лестницы и пытаюсь загореть. Ноги ещё тощие красивые, планы такие далёкие и клёвые...

 

На Пушкинской - напротив кладбища бетонным ульем — панелька с малогабаритными квартирками и кладовкой в торце коридора на шесть квартир. В детстве этот коридор был всем. В нем играли в слепого кота, носились до мокрых волос, прятались в старых сундуках, кидались картошкой с белыми жуткими отростками, казавшиеся щупальцами невиданного монстра. В нем на коврике у двери, обитой дерматином в перетянутую стальную проволоку, узнала, что Деда Мороза не существует. 

 

В нем же на первом этаже у самого выхода за фанерной стенкой со стекловатой прятали пачки сигарет. И прыгали через крыс размером с такс, бегущих от лифта к выходу.

 

Переезд в центр окрасился в иные цвета. Яичным желтком Осмоловки, красным шпилем, стальным блеском реки и уже чуть иным зрелым ощущением минской ночи с её бледным мерцанием фонарей и редко пригвозжённых к мохнатому черному боку звёзд. Там всё уже про взрослость. Где-то хмелем Зыбицкой, где-то шумом колёс самоката по неровной дорожке вдоль Свислочи, а я следом за ним бегу и прошу сына не мчаться так быстро. 

 

Там меня уносила электричка на дачу (20 минут всего-то), старые синие поезда пахли пивом, новенькие, снабженные кондиционером, вопреки по́том. Ещё немного потерпеть и выпасть на платформу, а там уже все сразу: жужжанием пчёл, дымом костра и шашлыка, сладким пыльным дачным... 

 

Как тут... Выживать? Выживали. 

Три бутерброда с колбасой... Стремные барыжники с характером, районные забегаловки дешёвого коньяка и дешёвой закуски, внутри них десятки историй, между ними зажаты поколения. Там покупали водку в пятнадцать без паспорта, там случались первые драки, там скидывали снобизм, узнавая героев столицы и их судьбы.

 

Чёртов Минск. 

Вечно голые нищие люди. Толщина кошелька не имеет значения. В нем все как на дурацких качельках, кто-то вверху, кто-то внизу. С гоготом взлетавшего к небу. 

 

Заумный город. Призраки интеллигенции. В курилке говорить, в барах пить, в библиотеках шептаться, в метро здороваться, на лекциях спорить, на кухне петь... 

 

Рефлексики и пьяницы, поэты и бизнесмены. Одиночки, психопаты... Нарушители, выживатели, демократы, оппозиционеры, менты. 

 

Романтики…

 

Музыкант в подземке, бомж в подъезде, сосед стукач, сумасшедшая соседка и её стук по батареям. 

Минск. 

Зашитыми венами. Вспоротой памятью детства: кривые карусельки без сидений, скучно крутиться, надо искать приключения, вот они... подвальные битые окна и тёмные коридоры как туннели с обещанием волшебных пещер, уходящих вглубь подземки.

 

Пещеры исследованы. Девочка выросла. Вросла в центр и в людей. Маршруты - обещание тепла. На Розочку к Кате, на Берута к Свете. Ко мне гурьбой и нытьем курильщиков, что надо спускаться три этажа, чтобы выкурить сигаретку. 

 

“А помните”? 

как потерялись с шампанским, пытаясь найти твой дом (смех), 

а помните, как гадали на картах? - сбылось! 

А помните, как танцевали на улице и играли в крокодила? 

А помните, как убегали от автозаков? 

А помните, сколько нас было тогда… 

Это был день слез и такой радости…

а помните…

помните…, помните, помните…

 

Минск. Я тебя ненавижу. 

 

И чертовски скучаю.