Город пропавших без вести. МАСКИ




Часть третья.

Маски

У природы нет плохой погоды…любимый фильм и ненавистная песня. Нет, не так…Не песня. Слова, эти слова – у природы нет плохой погоды. Да неправда это. Ложь, обман. Позитив, ничем не обоснованный, кроме фальшивой ноты. Вот ветер бросает мне в лицо колючие снежинки, и я будто на сеансе иглоукалывания плетусь со своим хрупким весом против воздушной волны, пытаясь не упасть, выжить и смотреть вперед. А Иван, что живет в доме напротив, тоже, наверное, нервно закуривает сигарету, услышав эту строчку, ведь в грозу, молния ударила в дерево и огромная ветка упала на его супругу, что пряталась от дождя. Она умерла через сутки. И все эти сутки он проклинал дождь и молнии.
И говоришь, приходя, на работу, какая отвратительная погода! А тебе в ответ, у природы нет…, идиотизм ситуации очевиден, ноги по колено мокрые, за окном бушует неистовство, а на тебе, хорошо-то как! И к чему это лукавство? Ну, скажите мне, почему мы упорно продолжаем улыбаться, если хочется плакать? Почему если у тебя проблемы, ты странный человек? Почему люди без улыбки нам неприятны и отстраняемся от них как от прокаженных? мы перенимаем чуждую систему позитива, применяя ее к другим, но свое сердце и душу бережем. То есть лукавим. Мы подстраиваемся под лозунг – все хорошо, все хорошо, как проститутка под клиента, забывая, что это нормально, плакать, переживать, умирать от любви, ныть на плохую погоду, поскуливать от боли в ногах, переживать из-за того, что тебя предали, и не хочется улыбаться и делать вид, что все хо-ро-шо!

Нина боялась. Не очень, не почему-то, а просто так. Страх был внутри, и был всегда,  она отгоняла его, стараясь не задумываться над последствиями, а иногда даже боролась  с ним на сеансах психотерапии. Только казалось, вот она осознала, что можно идти вперед, как страх нагонял ее, и скелеты в шкафу продолжали пылиться.
Поэтому в ее жизни были только женатые мужчины. Они были недосягаемой мечтой, и в тоже время, никогда ее не бросали, ибо принадлежали женам. К супругам Нина относилась презрительно высокомерно, ей казалось, что в любой семейной жизни наступает время скуки, и тут-то она, красивая, свободная, дающая новые ощущения и страсть. Мысли о том, что ее утро на двоих никогда не наступит, тщательно отгоняла. Так жить было проще и спокойней.
Нина сидела в кафе и думала о том, стоит ли ему звонить, стоит ли встретиться снова в ее квартирке на два часа. Интимная близость, совместный душ и иллюзия наличия личной жизни у нее в кармане на целый месяц. Симпатичный фитнес-инструктор, его внимания добивались многие, а приезжал он к ней. Павел был обаятелен, умен, и не такой доступный. Нину интриговало, немного расстраивало, в общем, отношения с перекосом, как нужно было в насыщенной личной жизни молодой девушки. Все хорошо, все хорошо, она гладила пальцем телефон и думала, как поступить. Спонтанность действий она оставила  в той жизни, когда можно было быть собой и просто неистово любить, не обдумывая свой шаг и поступок, обернувшийся унижением.

-           Вы меня понимаете? – доктор был до смеха похож на доктора Айболита из советского мультика. Узкая бородка, косматые седые брови, слегка вздернутые ко лбу, отчего на нем двумя бороздками кривились морщины. Мне очень хотелось смеяться, но тема была очень  важная, ведь речь..
-…       Идет о вашем здоровье, милочка!!!! Еще одна эмоция, хоть одна, и все! – он как-то театрально провел ребром ладони по своей шее.
-           Простите, ваш язык жестов я не совсем понимаю, – я широко улыбалась и не собиралась верить его словам. И вообще я столько всего уже пережила, что снова разговоры  о смерти казались неправдоподобными.
-           Вы, смеетесь? Вам смешно! Ах, это новое поколение, ядовитая картошка, компьютеры и квесты. Мир сошел с ума! Еще одна эмоция, и вы умрете! Все! Вон!

Похоже на сюр.. несмотря на комичный образ доктора, на самом деле не так нелепо и смешно. Да, да, много эмоций. Слишком много. Даже дождь выводил меня из себя. Изнутри меня эмоции сочились, словно вода сквозь дырявый зонтик, и я истончалась, чувствовала себя плохо, это правда, но не с медицинской точки зрения. Но ведь он хороший доктор. Если надо стараться не пылать страстями и эмоциями, значит это важно для меня и моей жизни. Только научиться быть ко всему сухоравнодушной не так легко.


На самом деле стоит кому-то сказать, что у тебя на уме, и все пугаются, и самое ужасное, пытаются переубедить тебя, что твои мысли они какие-то неверные, неправильные, и ты(!) на самом деле так не думаешь, просто не знаешь об этом, или, что еще хуже, не понимаешь. И невольно возникает мысль о том, что, а стоило ли говорить о своем сокровенном? Или еще хуже, просто молчишь, и боишься снова оказаться виноватым в том, что у тебя в душе огромная снежная буря. В итоге ты  киваешь головой как болванчик, умиляешься чужому уму, слушаешь, а свои «глупости» оставляешь в себе. Часто не важно, что перед тобой близкий друг. Ты чувствуешь себя виноватым за свой мир. Мысль: а насколько важно быть понятым хоть на половину становится донельзя актуальным.
 Потом дома, зажигаешь сигарету и длинный монолог в окно.
-           Так, хреново бывает,  - говоришь своему отражению, оно кивает, ну вот, спасибо, выслушали.


Таня была совсем обычной девушкой. Ее внутренний мир, тщательно скрываемый от посторонних глаз, даже мимолетно не отражался на ее внешнем виде. Таня хорошо училась, была послушным ребенком в детстве, и нормальной девушкой в юности. Курила редко, пила мало, не влюблялась в плохих мальчиков с их коротко выстриженными бородками и узкими джинсами, по ночам не пропадала на чужих прокуренных квартирах с чужими простынями, шумной музыкой и громким похмельем. Родители жили спокойно, зная, их Танечка хорошая  и проблем с ней не бывает.
Но у Тани был свой секрет. Лет так с шести Таня стала думать о смерти. Похоронив своего любимого щенка, случайно попавшего под машину, она испытала свой правый шок и знакомство со смертью. Родителям не  удалось как-то внятно объяснить девочке, что это смерть, она коснется каждого из нас, ибо они понимали, что глядя на руки ребенка, окрашенные красным цветом, держащие умирающего щенка, как-то глупо говорить: «успокойся малыш, так бывает». И Таня долго потом еще стояла у дерева, где отец похоронил собаку, думая о том, что там  под землей.
-           Мы все  умрем? – спросила она вечером маму. Она ответила честно.
Сейчас Татьяне 22. Она учится на патологоанатома. Родители были в шоке, что их белокурая кареглазая Танечка станет копаться в мертвых людях. Но они не знали, что Таня тогда с шести лет раз и навсегда разочаровалась в жизни. Она не понимала и так не постигла, почему люди живут, закрывая глаза на самое главное в их жизни: смерть рано или поздно постучится к каждому. Именно этот факт обесценивает жизнь как процесс, а любая улыбка всего лишь маска. Таня не пыталась постичь азы философии, ей важнее были ее мысли, ее ощущения. Тане было странно проживать жизнь, привязываться кому-то, любить, дружить, когда в любой момент человек умрет и ей придется приходить на кладбище, где под землей будет покоиться еще одно бездушное тело.
Она пыталась однажды завести на эту тему разговор с отцом. Но тот лишь поправил очки, и сказал, что ей рано и глупо об этом думать.
Одна из ее знакомых по университету, с которой она поделилась данной мыслью, сочла Татьяну слишком странной. Впрочем, она была права, Таня была странная, для всех. Так ведь устроено, если ты отличаешься в деталях, ты становишься странным, называешься модным словом  – фрик, по-старинке, не такой как все. Впрочем, тут зависит от злобности того, кто вешает ярлык.
Но по сути,  такова была ее жизнь. Каждое утро начиналось у нее с мысли – смерть. В каждом жесте, взгляде, минуте, отблеске, чужой улыбке, прикосновениям. Весь мир -  пожелтевшее человечество, тлеющее на глазах, иллюзорно живущее в надежде, что только не они и не сейчас. Уважала Татьяна немногих, тех, кто покорял острые горные вершины, неподдающиеся быстрые волны или прыжки с моста, все те  бьющие по венам адреналином занятия, и тех, кто добровольно уходил из жизни. Все остальные мифические герои, равно как и она. Но Татьяне не хотелось прыгать с парашютом или без него с крыши. Ей было любопытно, что с ней будет в тридцать лет, и найдется ли в мире хоть одна душа, понимающая ее мысли? Задумываться о самоубийстве было делом для нее привычным, как для кого-то мысль о том, вкрутую сварить яйца или всмятку, так для нее повеситься или газ? Таня жила своей жизнью, молча, скрывая истинную суть, и как никто осознавала, насколько можно хорошо притворяться, чтобы  нравится окружающим.


-           Да где ты, черт возьми!! – я кричала в трубку.
-           Я здесь, Я здееееесь!  - Женька кричал так же громко и возбужденно.
-           Ты приехал?
-           Нет, что ты, – он шумно выдохнул в трубку. Его дыхание казалось, коснулось моего лица. Я так соскучилась, – не хочу уезжать, потому что тут я сам по себе, и никто не задает вопросов. Плевать на мою ориентацию, и не нужно впервые говорить о политике.
-           Ну, о политике везде можно говорить. Даже в твоем Амстердаме.
-           Милая, я уже в Праге! Здесь просто жизнь! Настоящая жизнь! И чуть-чуть ненависти.
-           Ты невыносим!
-           Ты соскучилась, да? – промяукал Женя.
-           Иди ты в жопу! Ты уехал, а мне тут и поныть некому!
-           А Кеша?
-           с Кешей все хорошо. Даже очень. Настолько, что страшно иногда бывает. Просыпаюсь ночью – спит. Я дотрагиваюсь до его лица, и не верю, что он мой, он любит меня…он….-
-           уже хорошо! Все же уже лучше!
-           Да, хорошо…просто нельзя быть слишком откровенной с тем, кто слишком рядом. -        А Птица твоя как?
-           Живет. Но тихо, или я привыкла? А ты друга нашел, там?
-           Да снимаю квартиру с одной девочкой. Она совершенно сумасшедшая. Очень странная,  приехала просто так с одним рюкзаком за спиной. Мы с ней познакомились на работе. Работа высший пилотаж. Моем посуду в ночном клубе. – Он смеется, и я понимаю, что это не важно. Важно что-то другое. Ощутимые перемены.
-           А мне сказали, что я не должна переживать. Вообще. Разве можно жить без эмоций?
-           Глупо!



Нина искала повод расстаться. Нина искала повод помириться. Искала повод полюбить. Всё без толку. Ходила по замкнутому кругу своей мнимой привязанности. Вот он ушел. Один час интима. Без разговоров и упреков. Захлопнулась дверь и вздох облегчения. А потом тоска, ершистая, колючая. От безысходности и того, что завтра нужно строить новый план жизни. Спонтанность и ожидание чуда не ее путь. Нина открыла очередную книгу по психологии. Манипулирование мужской психикой, тренинги НЛП, вот что даст свободу выбора. Без боли.


Вместе с дождем по стеклу размазалась и  моя боль. Она возникала ниоткуда и мучительно тянула в области груди. Я называла эту боль – тоска. Когда без причины, просто так. Я не Холи Голайтли, но я понимаю, о чем она говорила. Помню, фильм мне запомнился не ее удивительным образом, а той душевной настройкой и совпадением мыслей.
мне надо унять тоску. Ведь это вызывает волнение. Даже птица стучала головой в легкое. И как же это не чувствовать ничего. Как же каждый день быть равнодушным, покупать платье и не радоваться, влюбляться и не испытывать яркой бьющей эйфории, и не плакать, когда он полюбил другую женщину? Не переживать от того, что вчера выболтала свои маленькие секреты и это вовсе не секреты теперь, и душа, будто наволочка висит во дворе всем на усмотрение, обидно, что легче не стало, ибо выговориться выговорилась, а понимании так не нашла… А так хотелось. И это хотелось, не понятное тоже чувство, не желание нет, именно чувство, даруемое другими и отданное взамен. Но все как-то сама выпотрошена.

Лиля решительно видела себя моим стилистом. Каждый день она  давала мне советы. Она часто раньше любила это делать, но я-то молчала, ибо не хотела ее обижать тем, что на все сама имею свое мнение.
И вот так все началось. Я выбросила маску в мусорное ведро, сверху спичку, досмотрела, как сгорело, и сказала: «знаешь, ни в чьих советах не нуждаюсь».
Схлестнувшись музыкальными вкусами в неравном бою (до смешного, дружили семь лет, и тут решили обсудить, чья песенка нам милее), я узнала, что не вышла красотой лица, а Лиля о том, что всегда живет кому-то, подражая. Вот так закончилось дружба. Лиля послала меня на три буквы, очень громко и сочно. Словно не этот человек звонил мне из «бара вне времени» давным-давно, словно не она приходила ко мне замотанная в яркий шарфик со слезами на глазах и жаловалась на мать, что устроила очередной скандал, на парней, что видели в ней лишь утеху.
Впервые, я чувствовала себя настоящей. Не внимающей, не пытающейся кому-то нравится совпадением взглядов, а собой. Оказывается зачастую дружба – это когда ты говоришь человеку то, что он хочет услышать или твое молчание.
Но я буду помнить Лилю не последними оскорблениями, а тем, что МЫ были. Как любили, словно две птицы на проводах, сидеть на лавке возле большого театра, и болтать, перебивая друг друга. А потом неслись ко мне домой, обгоняя друг друга, кто первый успеет в туалет. Пиво под мышкой, чипсы в зубах. Нам было хорошо и весело. Но в чем-то, мы обе явно лукавили. Вспоминая все это мне было грустно. От того, что, кажется, я опять ничего не понимаю. Мне казалось правильным быть рядом с кем-то, и любить искренне, не пытаясь навязать себя и свое мнение. Я не вступала в сообщества, я игнорирую политику, я, кажется, теряю себя в борьбе за обретение себя. И только птица внутри напоминает – я живая.



Таня смотрела на нее очень пристально. Обман. Она думала, что увидит, почувствует дыхание смерти, но, увы, перед ней лежала почти опустошенная красота девушки, трупа, уже не человека. Еще вчера это была притягательная женщина. Платиновые волосы, маникюр, коротко стриженые ноготки, покрашенные розовым лаком, гладкая загорелая кожа, чуть желтоватая, искусственный загар. Она была ухоженная, она была эффектная. Не то, что Татьяна. Даже рядом с мертвым телом, она почувствовала себя простушкой.
Татьяне нужно было выполнить первоначальный осмотр трупа. Она педантично рассматривала тело девушки:  заглядывала в подмышечное впадины, поднимала волосы, отводила уши. На теле не было ни царапинки. Будто кукла. Татьяна записала в тетрадь, что внешний осмотр не выявил никаких следов. Ей хотелось добавить, что это странно, хотя бы маленькую гематому бы найти, но нет, такого не было. Таня взяла скальпель. За ее спиной вырвало Сергея. Он в смущении выбежал из помещения, бросив инструмент на пол, отчего эхом, словно лезвием возле уха, разрезало воздух. Это было третье практическое занятие, многие уже выворачивали свои желудки на пол. Многим приходилось работать под запах рвоты, отчего смерть у начинающих медиков ассоциировалась не с трупным запахом, запахом формалина, а именно с едва переваренной едой. Как говорил их преподаватель, впервые такой курс слабаков.
Татьяна перед вскрытием погладила живот девушки.  Она должна была сделать разрез от шеи до паховой области. Рассечь ее, чтобы потом вывернуть наружу грудную клетку и извлечь внутренние органы. Таня замерла. Она не боялась этих манипуляций. Но именно сейчас она осознала, что не найдет ответа. Девушка с платиновыми волосами, ее внутренние органы не скажут ей ничего о смерти, а лишь о ее жизни. А о жизни Таня знала все. Болезни, голод, страхи, влюбленности.
Таня положила скальпель рядом с телом и молча, вышла.

Ангел мой, забери мои чувства, укради мое сердце, оно мягкое, нежное, трепетное, спрячь  его в коробку, закрой накрепко на ключ, и ключ выброси, а коробку в лес унеси, да в яму положи, закопай, засыпь землей, чтобы не вырвалось оно никогда, ни за что, и стану я куклой плоской в глянцевом мире, без слез, без страха, без радости, все мне будет славно…

«Сегодня я буду ласковой. А завтра снова без настроения, пусть понервничает, чтобы знал, какой неприступной я могу быть, и что со мной не все так просто». Нина шла широким шагом к центру, на плече две сумки, одна из них с формой для фитнеса. Нина рисовала в уме план, как войдет в зал, как повернется, улыбнется и отойдет. Потом она будет заниматься и украдкой подглядывать за ним в зеркало, может они встретятся взглядами, это будет прелюдией к тому нужному волнению, что создает тайну между двумя людьми. А завтра она будет другой. Отстраненной и чужой. Это пинг-понг. Не будь предсказуемой – гласило правило, и девушка следовала ему.

Таня быстро нашла работу. Посудомойкой в Праге можно было устроиться без проблем. Даже языка знать не надо. Она приехала в Чехию одна.  Сорвалась в один миг. Таня задыхалась среди знакомых ей людей. Ей было невмоготу изображать радость и улыбчивость, все эти роли приятного человека утомляли ее душу.
Ей было проще спать под мостом в чужом городе, чем снова вернуться туда, где все было знакомо, где нужно было иметь цель, следовать ей, где нужно было ежедневно общаться, делать вид, что ты нормальная.
Таня первые две ночи ночевала на вокзале. Хотя ночевкой назвать это было  трудно. Повсюду было много цыган, шумных, одетых в яркие одежды, они чувствовали себя хозяевами, и страшно было, что они украдут вещи. А воровством они только и жили.
Таня бродила по городу, заглянула в один клуб с милым названием «RADOST» и быстро устроилась на работу. Ей представили бригаду таких же, как  и она эмигрантов. Один из них, беловолосый улыбчивый парень, ее соотечественник, предложил жить у него, и заодно оплачивать квартиру. Одному ему было тяжело.


Я оказалась в полной темноте. Я не могла вспомнить, что делала минуту назад, но было пугающе черно. Однако слабый свет светло-серым прямоугольником падал откуда-то сверху. Я подняла глаза и увидела на высоте трех метров маленькое окошко размером с небольшую коробку из-под обуви. Помещение было пустым. Ни стола, ни стула, ничего. Голые стены и пол. Черный куб. В кубе - я. От страха меня затрясло. Ноги подогнулись, словно кто-то слегка толкнул меня под колени, и я упала. Раз, два, три, четыре, пять. Я задышала, вдох, выдох, вдох, выдох. Нужно успокоиться. Растерла руки. Я себя чувствую, это хорошо. Мысли в голове скакали, как блохи. От маньяка до сумасшествия. В любом случае ни одна причина не была убедительной, не давала спокойствия. Тогда я решила исследовать помещение. Я прогладила пальцами все: гладкий пол, до потолка было не дотянуться. Глухой непроницаемый бетон. Ни щели, ни шва, ни вмятины. Все. Я закричала…


Жене нравилось здесь. Он умел не привязываться к местам и людям, он умел уводить себя в сторону от грустных мыслей. И в тоже время быть кому-то другом, нет, товарищем. Какое хорошее советское слово. Он довольно сносно общался с Татьяной. Ее замкнутость его забавляла. Они редко говорили, но любили гулять по Праге. Стоять на Карловом мосту и курить. Вспоминать минские мосты. И родителей, друзей. Когда ты далеко, именно близкие люди кажутся такими важными в жизни. Правда Татьяна не разделяла его мнения. Она была совершенно одинока. Женя гладил ее по волосам и убеждал, что у нее есть он. Но она молчаливо опровергала, мотая головой в разные стороны.
Именно здесь Женя, осознал, как долго он убегал от себя. Вспоминал свое детство, его страх перед близостью, его привязанность к нему, того, кого любил и боялся признаться в этом себе. Перешагнуть рубеж собственного неприятия довольно тяжело, если ты один. Если кругом слышишь – «педик». В Европе было по-другому. Давно уже не было дуальности, только разность, и это было верным, нормальным.
В Праге у него появился друг. Смуглый мальчик с тонкими пальцами. Он был словно котенок ласковый, но по-мужски жесток в своем отношении. Женя боялся, что влюбляется в него. Он знал, что Алеша играет, ему не нужны эмоции, ему нужен тот, кто сварит крепкий кофе утром, даст денег на игру в покер. Женя давал деньги, варил кофе, шел работать и старался не думать ни о чем.
Он смаковал слово свобода, словно вишенку, что добавляют в коктейли, и это давало ощущение, что он убежит от любви, от привязанности, от проблем. Мыть посуду легко, а вот пытаться не влюбиться…

Нина расплакалась прямо на лестнице. Он уехал с работы, даже не окинув ее взглядом, и все выставленные позиции потерпели крах. Она набрала Ирин номер, и рассказала ей о своих переживаниях. Анализ ситуации помог найти выход. Обида. Лучший способ бросить навсегда. Получасовые свидания в ее квартирке не дают ей ощущение счастья. Нет, нет, любви нет, твердила Нина. Определенно. Просто игра. Но Иру было нелегко обмануть. Она давила на болевые точки, заставляя Нину думать, решать, что-то делать. Она убеждала Нину, что все эти ее тренинги пустая трата времени, если необходимо постоянно заставлять ломать себя, свое сокровенное «я». А мужчина, у которого жена и двое детей имеет право развлечься с красивой девушкой без привыкания и проявления чувств. Тем более если этот мужчина фитнес-инструктор. Перед ним каждый день маячат женские попки в обтягивающих лосинах. Ира пыталась достучаться до Нининой одержимости, но та уже не слушала ее.
 Нина решительно пошла к автобусной остановке. Я выиграю все равно, твердила сама себе она


Я обнаружила, что окно стало меньше наполовину. Ощущение, будто потолок сдвинулся вниз. Неожиданно я вспомнила, как в детстве я читал рассказ о человеке, попавшем в комнату, которая с каждыми новыми сутками становилась меньше, пока не расплющила его до образования ничего. Может я, поэтому такая ненормальная, что читала такие сказки? Надеюсь моя коробка не из этих. Я отмеряла ее шагами, чтобы запомнить площадь и проверить через время.
Села на пол. Смотрела в окно. Я внутри чего-то странного. Может, меня нет вовсе? Иногда, там во внешнем живом мире, среди деревьев и шумных улиц я часто задумывалась о том, что меня здесь может и не быть вовсе. Это чувство, что я незрима и не наполнена этим миром часто посещало меня. Или, например, есть Земля, есть солнце, космос, где-то там Бог, иные планеты, черные дыры, пушистые кольца созвездий, метеориты и прочая космическая чушь, о которой я не имею понятия, ибо не трогала пальцами. И вот нет всего этого. Ничего. Ни планет, ни солнца, хуже, нет даже пустоты. Ни точки. Это странное ощущение быть ничем в нигде. Но в мире, которого нет, есть одно – отсутствие боли и страха, любви и желаний, нет пыли и ветра…
Я засыпаю, просыпаюсь, не знаю даже, ибо не могу уловить свое состояние, но в  этой реальности окно стало наполовину меньше. Я долго всматривалась в прямоугольник и не понимала, куда девалась половина моего окна? Обмерила комнату шагами и обнаружила, что она стала меньше.
Итак, добро пожаловать в рассказ моего детства. Комната уменьшается, с каждой минутой она будет становиться все меньше и меньше, и в итоге мое тело разобьет на куски, кости раскрошатся и я стану липкой массой в НИГДЕ…

Таня ночью тихо подкрадывалась к Женьке и смотрела, как он спит. Без смысла. Ей нравилось видеть, как тихонько расширяются его ноздри, как трепещут ресницы, будто на ветру. Она не влюбилась в него, нет. Лицо человека, когда он спит какое-то настоящее, нет внутреннего контроля. Ведь сон это тоже нечто неизведанное, мир, в который отправляются люди, чтобы познать самого себя.
Таня видела один лишь сон. Минское метро, люди кругом. Остановка. Она выходит на станции, и самое главное, это то, что она возбуждена и рада, впервые за многие годы, она радуется жизни. Вот она выходи на перрон и на этом сон ее обрывается. Сон снился  каждую неделю по понедельникам.

Сидя на холодном полу и наблюдая, как исчезает мое единственное окно, погружаясь во мрак, я закрывала глаза, будто могла укрыться от подступающей ко мне опасности. Там, за закрытыми веками меня ждал мир моих воспоминаний, которые проносились передо мной обрывками, кусками, так, наверное, видит свою жизнь умирающий. Море моих воспоминаний заглушали шуршащий шум сдвигающейся комнаты, невидимый моему глазу механизм сокращал дистанцию между моим телом и стенами. Я легла в самый центр, погрузившись в себя, чтобы еще раз пройтись по осколкам своей души. Сколько пройдет времени в темноте: Почувствую я его кожей или внутренним чутьем?

Нина удивленно смотрела, как Костик поглаживал ее руку. Он был весь любящий, дышащий в ухо ментолом, источающий сладковатый запах воды и отточенных сексуальных флюидов. Костик был Нине знаком еще по школе, но только сейчас она узнала, как сильно он ее любил. Детская любовь пустила мощные ростки уже во взрослом мужчине, разорвала его броню на мелкие части и сделала жалким, пугающе ласковым в ее глазах. Но Нине было приятно сейчас, глядя, как он гладит ее руку, ощущать, что в его глазах она действительно неповторима. Но ее взгляд пробегал по его желеобразной фигуре, по расплывчатому лицу, и душа тосковала по-другому. Скорее не любовнику, а тому, кто должен воплотить в реальность мечту об идеальном мужчине. И Нина мстила. Мстила Костику за его жалкую любовь к ней. Не жадный и обеспеченный, даже можно сказать, богатый мужчина, реализовывал свою платоническую страсть, а Нина свои материальные потребности. Сначала в магазине она выбрала самую большую игрушку-собаку в четверть ее зарплаты. Затем захотела живую собаку в ее зарплату. Затем наряды. Одно платье, второе. Нину обожали, она - ненавидела. Чем больше она оттачивала мастерство стервы на Костике, тем гаже становилось на душе. Чем больше денег он тратил на ее прихоти, тем неприятно-гадко становилось от того, что все это не взаимно и в душе накапливался осадок. Но душа к реальности не имела никакого отношения, решила она, и продолжала эту бессмысленную игру в отношения с Костиком. Тем более он был женат, имелся сын, и на свободу Нины не посягал, не смотря на жаркие послания в любви. Нина читала его письма, то тошноты сладкие, и плакала ночью от безысходности.
Сидя в ресторане, поедая устриц в белом вине, Нина скользила взглядом по людям, по лицу Костика, падающему свету и преломляющимся в складках скатертей, вертела в руках бокал с тем же белым вином, думала о том, что больше не может радоваться обычным вещам. Будь она студенткой, той, двадцатилетней девочкой, она бы радовалась тому, что сидит в столь шикарном месте и плавится под взглядом любящего ее мужчины. Но тогда, она мучительно и долго любила того, кто мог не звонить неделями, того, кто ругал ее за слегка пережаренный тост и никогда не гладил по руке, и мучительно просыпалась по утрам, вспоминая, не в ссоре ли они сегодня. Нина подумала, ведь не обязательно владеть искусством соблазнения или азами НЛП, просто достаточно не любить мужчину. Важное, НЕ любить. И тогда будет легко даваться ускользать, но давать возможность понять, что вернешься, возвращаться, но давая понять, что ускользаешь. Андре Моруа, писал об этом еще столетие назад, а как актуально и сейчас.
Она обронила стакан с вином на скатерть, встала и ушла в туалет.
-           Я устала, - бросила она Костику, и ее слова, подобно резиновому мячику отскочили от стола, сделали прыжок и поскакали по улицам, мимо счастливых пар, проносящихся авто, под небом и облаками, жизнью, что несется мимо, а ты вроде бы внутри нее, но ее не ощущаешь.


Женя звонил четыре раза, но она не поднимала трубку. Там, сейчас так далеко, она жила по неизвестным ему правилам, делая свои любимые ошибки, печатая черно-белые снимки. Он вспомнил, как взявшись за руки, они бродили по ночному Минску, сидели под мостом у реки, подсвечивая легким огоньком сигарет, и представляли свое будущее. И даже спустя несколько лет, они все так же чувствовали друг друга. Лирические друзья, говорил он. «Унылые говна», смеялась она. В Минске не было денег и любви, здесь, в Чехии хватало и того и другого, но не было дружбы. Даже его соседка не внушала того доверия, что возникает порой между людьми, спящими как никак не одну ночь под одной крышей. Татьяна была с секретом. Женька любил секреты, но в ней было что-то темное и таящееся настолько глубоко внутри, что он не хотел и знать. Будто ныряешь в темное озеро, надеешься, что там глубоко вода станет прозрачнее, но, увы, только чернее.

-           Ты в курсе, что за неделю произнесла только одну фразу? – Женька варил суп, Таня только пришла с работы.
-           ???
-           Вот, и я об этом. Фраза была «где мои сигареты?», и то, я специально убрал их с твоего столика, чтобы ты это спросила.
Таня молчала.
-           Тань, все в порядке? – Женя подошел к ней и провел рукой по волосам.  – Мы с тобой вроде как не чужие…
-           Да, - она отстранилась и села на стул.
-           Ну, поговори со мной,  - протянул он. – Ты каждую ночь сидишь у моего изголовья, смотришь, как я сплю, но при этом мы с тобой, ни о чем не говорим! – Женя совсем расстроился. Он ощутил, как невыносимо соскучился по ней, девочке с птицей внутри. Минск…ты так далеко…
-           Ты хочешь поговорить о погоде, одежде, фильмах, еде, работе, архитектуре или об эмоциях и переживаниях? – Таня закурила.
Женя удивился, как спокойно она это говорила. Он так привык к собственным эмоциям, к эмоциям своей подруги-птицы, что вот такое хладнокровное деление разговора на участки его смутило. Будто он влез на чужую территорию за клубникой, а его поймали. И многие так делают, и ягод взял бы штук две, но ситуация неприятная.
-           Я хочу говорить. Как всякий долбанный белорус меня тянет на кухню для душевных разговоров с человеком, другом, соседом. Понимаешь? А я из наших знаю только тебя. Патриот, блин.
-           Нет. Потому, что я не верю в то, что кому-то действительно может интересно то, что у меня на душе. А если ты хочешь поговорить о себе, пожалуйста, валяй. Мои уши свободны.
Женя обиделся. Выключил плиту и ушел на балкон. Лучше бы я молчал. Лезть в душу, вот как это называется. От тоски он заплакал.

На следующий день Женя, вернувшись, домой обнаружил накрытый столик на кухне со столовыми приборами, расставленными по столешнице свечами, и приготовленной отбивной с салатом. И конечно, красное вино. Таня сидела на стуле.
-           Давай поговорим.
-           Давай.
-           Но сначала выпьем. Я буду больше разговорчива. – Она улыбнулась. Бокалы стукнулись боками, и в этот момент Таня поняла, что нужно рассказать Жене о своих мыслях, о своих странностях, и пусть даже он не поймет, а это очевидно, она выльет из себя весь этот бурлящий в ней водоворот, и опустеет ее душа, став свободнее.

- Знаешь, я могла спасти жизнь двух людей, - Таня начала говорить медленно, делая почти через каждое слово глоток вина. Они с Женей как-то быстро съели салат с мясом, словно чай выпили бутылку вина, и сейчас, откупорив вторую, стали вести разговор.
-           Однажды, гуляя по парку, я увидела, как маленькая девочка перелезла через парапет и упала в воду. Ее мать и отец в этот момент сильно ругались, он хотел закурить. Женщина кричала, что он обещал ей больше не курить, она мяла его сигареты, муж выхватывал их у нее из рук. А их девочка в этот момент тонула в Свислочи. Вечер был поздний, и данную сцену видела только я. Ты сейчас сочтешь меня монстром, но я люблю смерть. Я считаю смерть наивысшей точкой счастья в жизни человека. То, ради чего мы живем, ради смерти. Поэтому я не спасала ту девочку, я давала ей уйти из жизни, так, как это было задумано Богом, если он существует. Единственное, что раздражает меня…  Человек, умирает, останавливаются все жизненные процессы, но есть что-то еще, что вытекает из тела, то, что видимо, именуют душой. И ее-то не видно в момент смерти. А я бы хотела убедиться в ее наличии.
Женя пил вино большими глотками. Он уже пожалел, что решил поговорить с этой девушкой. Но чем больше  в его крови было вина, тем больше он расслаблялся и начинал понимать, что собственно, Таня просто странная, но ведь, может, она имеет право быть такой?

Хорошо прожить жизнь, не задумываясь о раздвоении личности, не пытаясь думать о двоих мужчинах, зная, что каждый из них занимает свое место в ее двухкамерном сердце.  Не сходить с ума от этого, не слышать, как шумит подушка, если сильно приложить ухо к мягкой поверхности и, пытаясь понять, это шумит ухо или подушка? Не оборачиваться в темной ванной ночью, пытаясь найти чьи-то глаза, следящие за мною, не пытаться представлять свою смерть и считать в уме цветы, которые положат на мою могилу. Не возвращаться в моменты детства, вспоминая, как плакала целый месяц день за днем, из-за переезда подруги, которой сама же запустила мяч  в голову на прощание. Хорошо прожить жизнь, не пытаясь соединить рваные края своей души, не пытаясь угомонить эту чертову птицу, что питается моей плотью, жить, не делая вид, что все хорошо, а жить так, что действительно внутри нет шизофренического диалога, а есть ты, есть я, есть дом…
Комната сужалась.



Нина проснулась. На часах было восемь утра.  Костика рядом не было. Вчера он заснул, положив руку на ее бедро, и она впервые подумала о том, что для женщины это как-то по-своему приятно засыпать рядом с мужчиной, пусть даже не любимым. Это факт внешней  состоятельности. Но то, что он ушел украдкой, убежал, и слово любовница обрело для нее  значение, и это пустое место рядом в постели, стало новым уколом. Ничего не получается. Она свернулась клубочком, закрыла глаза, чтобы не чувствовать того, что снова плачет.
Днем Нина выбросила все книги. «Как стать стервой», «управление мужчинами», «технология НЛП» - весь этот психоделический хлам, не имеющий к жизни никакого отношения. С упоением швырнула черный пластиковый пакет в мусорный бак, закурила сигарету.
-           Да, к черту вас.

Вечером Костик не позвонил. Она работала и старалась не думать о нем, но паршиво было осознавать, что мужчина, которого она так сильно привязывала своей нелюбовью, уже стал частью ее жизни. Возвращаясь, домой, она надеялась увидеть его автомобиль. Но знакомого  черного джипа не было. Нина бросилась бегом к подъезду. Она чуть ли не с головой погрузится в бак, чтобы найти свои книги. В книгах был ответ, что делать дальше, я помню, помню, управление эмоциями, маятник… - она шептала, волосы попадали в рот, но она не замечала этого, Нина жевала пряди, перебирала мусор. Она нашла пакет. Любовно прижав его к груди, пошла домой. Ну, так надо, правда, оправдывалась  она перед собой.




Таня возвращалась с работы с рассветом. Руки ныли, мыть посуду, все эти стаканы, бокалы оказалось довольно нелегким физическим трудом. Но то, что ее работа была молчалива, ее радовало. Таня улыбалась своим мыслям. Прага была великолепна, и девушка остановилась на мосту в немом восхищении. Старый город лежал перед ней, как некий остров, молчаливый, забытый вв самом сердце Земли, солнце касалось крыш, отражалось в окнах. Сейчас бы умереть, подумала она. В один миг на рассвете. За спиной раздался шум подъезжающего авто. Татьяна повернулась, и увидела, как на дорогу выбежала собака. Хозяин собаки, маленький пожилой человек пытался бежать за ней. Собака прыгала на трех ногах, и еще чуть-чуть, она попадала под колеса. Девушка бросилась на проезжую часть.


Женя ждал Алешу вот уже тридцать минут. Он пришел к нему, приготовил легкий ужин, зажег свечи, расстелил на полу покрывало и разложил подушки. Леша любит всю эту романтическую атрибутику, а ему ничего не стоило соответствовать. Жене хотелось быть разным и в тоже время, он безумно боялся, в один миг разонравится своему другу. Женя иногда удивлялся тому, как быстро переменилась его жизнь. Отказ от притворства радовал, но двойственность пугала. Мама с детства твердила, что нужно ставить четкие цели в жизни, решать поставленные задачи, а Женя совершенно не представлял, чего хочет, и куда ему идти. Решать ему ничего не приходилось. Он просто садился в поезд и уезжал.
Хлопнула входная дверь.
Ночью, после достаточно приятного ужина и секса, Женя дождался, когда Алеша уснет. Он смотрел на спящего друга, на его чуть смугловатую кожу. Мысленно пробежал глазами по его телу, словно маленькое насекомое. Он хотел запомнить его именно таким. Спящим, ранимым, родным. Не капризным мальчиком, который часто говорил ему, что мечтает уехать в Париж, жить в роскошном отеле, пить кофе, отставив мизинец, пытаться грассировать, и покупать вещи от Кристобаль Баленсиага. Не тем, кто танцевал всегда с бокалом в руке, всегда слегка приподняв подбородок, отчего лицо становилось еще более вытянутым, треугольным. Женя перебирал в памяти эти несущественные моменты, когда ты видишь человека, и на нем вдруг как-то необычно  преломляется свет, и ты помнить будешь этот момент всю жизнь, или его смешную улыбку, потому что один зуб похож на клык вампира. И его дыхание над ухом, это хааааааааааааааа…Женя хотел запомнить его сейчас в этот самый момент, потому что вечер был простым и хорошим. Потому что впервые за последние месяцы Алеша спросил его, Женю о нем самом. И с интересом слушал, закинув ноги на его колени, щекотал живот пальцами. В этот момент он осознал, что Алеша однажды уедет в Париж, ибо кругом полно морщинистых пидарасов с деньгами, которые сделают все, чтобы побаловать красивого мальчика. И лучше именно сейчас, бросить его, чтобы пока еще в сердце не все заполнено его объятиями, пока он еще может уйти…
Выйдя на улицу, Женя набрал номер. Надо позвонить птице, и сказать, что он вернется ненадолго. Смешно, нужно всегда уезжать от любви. Из города в город. Будто расстояние помогает разорвать нити, что соединяет людей. Будто можно кого-то забыть. Хотя может можно? И это грустно. Что всегда можно найти способ забыть человека. Женя подумал о том, что не хотел быть забытым, выброшенным. Так приятно, когда ты любим.
Нет, не так, когда кто-то помнит о тебе, хотя бы раз в день. Этой мысли оно заулыбался и поехал на вокзал за билетом. И только по дороге осознал, что сейчас третий час ночи. И нужно поспать. Женя шел по Праге, и вспоминал себя в этом городе. Грязные тарелки, желтые перчатки, запах еды и грохот музыки, вот что останется с ним от этого города, а не его популярное зодчество и пиво.

Таня сидела перед домом и улыбалась. Ноги ее были разбиты и кровавые пятна очертили острые коленки. Женька подошел к девушке.
-           Я, кажется, стала нормальной, – она подняла на него свои глаза.
-           А разве было иначе? – Женя приземлился рядом с ней.
-           Ты милый. Но я, же понимаю, что все, что думалось мне это не нормально, а грязно. У каждого из нас заложен инстинкт самосохранения, в него заложен сам факт жизни, любви к ней. А я не принимала, боялась, что упускаю нечто важное, там, за ее пределами. А это все фикция, вся это жизнь с ее, на мой взгляд, глупыми атрибутами… Свадьбы, разводы, учеба, ремонт, дружба. Но это ведь не так.
Он молчал. Смотрел на красные круги ран и думал о каких-то сумбурных мелочах. Все закружилось в водоворот мыслей, голосов, будто он стал отделим сам от себя, и только тепло, исходящее от Татьяны вернуло его в реальность.
-           давай  уедем, - только и сказал он. И в такт его словам  стал падать первый снег.
-           А я трехногую собаку спасла – ответила она ему.


Нина жила сквозь город, сквозь людей. Декабрь окутал ее очередной хандрой и тем, что приближался день рождения. Нина написал список того, что ей нужно от Костика. Выводя черным на белом буквы, ей пришла мысль, что Костик не так уж и богат, раз она задумывается над каждой покупкой о ее стоимости. Хорошо бы не думать о цене. Она улыбнулась своим мыслям. Ведь дни бегут, и однажды будет за тридцать, старость, красота исчезает, а так можно успеть как можно больше. Нина отложила список и стала листать очередную книгу по психологии. «Не позволяй себе влюбляться больше, чем влюблен в тебя парень – гласила 128 заповедь стервы. Что ж, подумала Нина, я достигла определенного уровня.
Она неожиданно вспомнила, как тогда, кажется, это было в прошлой жизни, в веке тринадцатом, Нина любила Стаса так сильно, что даже оплачивала его ужины в кафе,  переключала каналы телевизора по первому взмаху ресниц,  и никогда не слышала комплиментов из его уст. Она была его рабой, любого желания, каждого замечания.
Вот и тогда в тот вечер он был  зол, все время что-то бурчал себе под нос. Нина была хороша, и красное платье удивительно сочеталось с цветом холодно-синих стен кафе, казалось, сделай снимок и это будет фотография из какого-то модного журнала. Но Стас все злился, а Нина подсчитывал в уме, сколько ей придется заплатать за ужин, и всеже это было не самое главное, здесь и сейчас, он пред ней, вот что важно. Но он резко встал, откинул вилку в сторону и вышел их кафе. Нина побежала за ним. Минус 25 на улице. Нина бежала за ним, хватая за руки. В кафе в это время подали горячие блюда.
Те воспоминания, словно судороги, сковали все тело. Нина сидела неподвижно, глядя в окно, на легкие разводы (надо помыть окна, вписать пункт – домработница) и четко-четко штрих-пунктиром выводила где-то в подкорке сознания – такое не повторится  никогда, никогда.
Нина закрыла глаза и мысленно ластиком она стирала в себе все слабости, на которые когда-то была способна.


Таня и Женя решили уехать наутро. Но завтра наступило слишком стремительно, и нужно было бежать на работу. А, позже, закончив работу, они встретились. Протискиваясь среди туристов, в центре города, им  захотелось побыть среди этой суеты. Женя и Таня замерли, держась за руки, они шумно вдыхали аромат, цеплялись глазами за трещинки на стенах, улыбались в камеру, если попадали в кадр. И, не заметили, как зима заглотнула их жизни, отложив мысли о родине надолго в самый темный угол.

-           Как думаешь, мы все-таки вернемся?  - Таня шинковала капусту, Женя в это время жарил гренки.
-           Тань, если честно, пора решится вернуться. Мне кажется, еще чуть-чуть, и я забуду о своем желании. Забуду о друзьях, что оставил там, и никогда больше уже вернусь. А я так хочу хотя бы день побродить по минским улицам, просто так, представляешь? На работе меня считают сумасшедшим. Говорят, никто из Европы не возвращается на родину просто так. В нищету и постмодернизм.
-           Женька-а-а, - протянула Татьяна, - да кому, какое дело. Я еще вчера, казалось, думала о том, что такое смерть, да какое вчера! Я постоянно с этим жила. По мне плачут все психотерапевты мира! Я просто хочу обнять маму и папу. А то, они кроме странной унылой девочки никого и не знали. А потом, я хочу рискнуть уехать туда, где море.
-           Да. Обнять близких. Значит Таня так, автобус или самолет?
-           Самолет. Чтобы не было остановок.
-           Решено.  – Женя поставил на стол золотистые гренки. – Пивка? – он счастливо подмигнул.


Я уже чувствовала, как стены давят на меня. Я уткнулась головой в колени, зажмурив глаза, будто не видя я смогу не чувствовать боли, когда бетонные стены станут дробить мои кости. Лишь мои мысли помогали мне уйти в мир, где обитала моя душа, мои воспоминания, та, которую я не знала, но хотела узнать, сама я, со всеми своими пороками и признаниями. Ведь когда снова и снова идешь по кадрам прожитого, слышно становится, как тревожно бьется мое сердце. Но понять, принять, все равно невозможно.
Тик-так, тик-так, ну звони, звони – сижу на табурете, натерла взглядом мозоль на телефонной трубке. Звони, звони. Отдираю кожу с пальцев, так нервничаю. «Я тебе не подхожу» -  он гладит плечо, я целую щеку. – глупый, глупый, как так можно говорить, шепчу я.
«Дура, ты» - скажет мама, «так все мужчины говорят, когда хотят расстаться, но не знают как». Нет, нет, ты не понимаешь, мама, это он так, он так…эхом слышу себя,  глупую, ранимую, восемнадцатилетнюю.
Море. Впервые вижу море, потому что не помню, какое оно было в четыре, когда мама вывозила меня в Сочи, зимой. Кто ездит в Сочи зимой? Странно, но я все равно не помню. А тут мы идем с Кешей вдоль торговых рядов, вдалеке нависают горы, солоноватый запах касался моего лица, но моря все не было видно и мне стало казаться, что меня обманули, здесь только горы и запах моря, а его самого нет. И вдруг, в один миг, палатки расступились и впереди огромное, шумящее – море. И я заплакала.

Кеша, Кеша, если я умру, как же без тебя я буду там, а ты здесь? Стены давят на меня, мне почти больно, но еще больнее, что я могла потерять тебя тогда. Ты гладишь каждое утро мои плечи. Целуешь в висок. Теперь, сейчас, я знаю, что потеряв тебя в этом городе, я слишком долго шла, чтобы снова найти. Но важно – найти, а не потерять.
Ураган………..нет. Пылью, запахами, письмами, пошлое – прошлое.
Белые кораблики в темном лесу.



Женька звонил и звонил, но только трубку никто не брал.
-           Да, я, может только ради тебя сюда и приехал!! – кричал он телефон. Женька звонил мне, там, в черной комнате, сужающейся с каждой секундой я услышала его голос, сквозь боль и слезы, что лились  потоком и заполняли без того узкое пространство.
Женя в сердцах бросил телефон в стену, схватил куртку и выбежал на улицу. Он быстрым шагом шел по городу, расставив руки в разные стороны, он хотел поглотить его с улицами, домами, стеклами, людьми, что пятились от него в разные стороны. Минск был низкий и пустой, но пыльный воздух, проникая в легкие, словно он воздушный шар, наполняли парня. И Женя казался себе сильнее, чем был вчера, когда ступил в самолет, покидая красивый город Прага. Быстрее, быстрее, дальше, дальше. В Минске он подобно собаке бегал повсюду: по своей маленькой квартирке, что пустовала без него, по двору, где каждый куст был знаком. Еще голые деревья были родными, каждая черная вертикаль, разделяющая площадку, если смотреть из окна, на ровные прямоугольники, а если быть на площадке, словно забор охраняли старый уютный двор и всегда хранились таким рисунком в памяти. 
Вот и площадь Независимости, под ногами подземный город с нарядными магазинами и отсутствием вентиляции. Он остановился, устремил взгляд в небо. Вот он я, видишь, такой, какой есть одинокий, сам не свой, никому не нужный, но сильный, а откуда сила, я и не знаю. Женя мысленно обращался к дяденьке, что где-то там сидел на облаке и смотрел огорченно на глупого мальчишку. Женя в детстве, думал о Боге, представлял его именно дяденькой, сидящим среди пушистых облаков. Таким важным, спокойным с карими добрыми глазами. Я, наверное, так и не вырос, подумал он. Женя расставил руки, будто хотел обнять улицу впереди себя, закрыл глаза и стал кружиться на месте. Люди смотрели удивленно, а Женя думал, что когда остановится,  пойдет в ту сторону. Чтобы найти новую для себя дорогу.



Родители три дня, те три дня, что Таня вернулась домой, улыбались как-то счастливо и  выглядели глуповато. Таня отмечала их легкие морщинки  у глаз,  и думалось ей, отчего так много времени она потратила на поиски смерти? Почему жизнь  казалась ей такой фальшивой, если все это не имеет значения. Тепло маминой руки вот чудо. Чувствовать, как ветер треплет волосы и понимать, что это не навсегда еще больше повышает цену уникальности каждого явления. Город, родной город. Таня сравнивала его с Прагой, и, несмотря на такую сильную разность, она цеплялась к только приятным мелочам. Хотя теперь она не могла смотреть на бездомных животных. В Праге собака без хозяина была дикостью, в Минске нормой. Таня уже притащила домой одну, лохматую, грязную. Но родители счастливые от того, что их дочь была снова с ними, ничего не сказали. А Таня решила, что спасла еще одну жизнь.

Татьяна вбежала в метро. Она очень хотела прогуляться по самому его центру, там, где возле Макдональдса собирается молодежь. Вчера она открыла для себя это место впервые, раньше пробегала, даже не пытаясь остановиться и увидеть бурлящую здесь жизнь. Можно сесть на лавочку и смотреть на них, как они жуют один гамбургер на двоих, рассматривать их одежду. Жутко модные, в обтягивающих джинсах, свисающих к шее шапках, они были разноцветным пятном в еще не распустившейся весне. Апрель только набирал силу. Посидеть там совсем немного, а потом купить мороженое и пройтись по всему проспекту, медленно, заглядывая в витрины, зайдя в книжный магазин, пролистать книги. Таня заскочила в поезд, прижалась к дверям. Было без десяти шесть. Одна остановка  и она ворвется в пульсирующие биение города. «Станцыя «Кастрычнiцкая» прогнусавил над головой женский голос, и Таня приготовилась выпадать из вагона, ибо сзади очень сильно напирал грузный полный мужчина, вот-вот раздавит… Двери распахнулись, и в этот момент раздался мощный взрыв.

Нина забежала в метро. Мысленно она прокладывала маршрут и план действий на оставшийся вечер. Магазин, купить тушь для ресниц, масло для загара, затем педикюр, затем забежать в продовольственный магазин, ибо в холодильнике еды нет. Нина никогда не держала в холодильнике еду, чтобы не было соблазна есть на ночь. Поезд все не приходил. Прошло уже десять минут,  станция наполнялась людьми. В итоге диспетчер объявил, что метро закрывается на неопределенное время. У мужчины, что стоял рядом с ней зазвонил мобильный телефон. Нина услышала, как он произнес: взрыв? На станции?
Боже, какой ужас, подумала Нина, выбегая на поверхность. Надо попросить Костика оплатить права и купить автомобиль. Она стала набирать его номер. Интересно, какую лучше всего выбрать машину.
 Мимо неслись «скорые», разрезая воздух длинными сиренами. Минск, такой уравновешенный вдруг наполнился нервной пульсацией. Несущиеся скорые в центр города разносили подобно вирусу страх по уголкам улиц.

Стенки давили на плечи. Голова моя была между колен, плотно прижатых к ушам. Я сделала последний вдох, зажмурилась, будто закрытые глаза помогут мне избежать боли от сломленных костей. Невидимый механизм работал как двигатель у дорогой немецкой машины с тем приятным шумом, что не мешал, а наоборот, убаюкивал. Не знаю, почему я подумала об этом. Сейчас, в минуту, когда меня не станет в месте, которого нет, я думала о том, что меня убивает. Хотя это мысль под мыслью. У меня так бывало, я умела думать сразу о нескольких вещах одновременно. Скрюченная, жалкая в своей позе я пыталась объять свою жизнь. Но стены уже смыкались надо мной. Острая боль впилась в меня своими цепкими острыми зубами, и я вспомнила, что так же мне было больно не раз, только не телом, а душой. Ураган сорвал провода. Кеше я сделала больно. Я нашла его там, где гнили белые кораблики, я нашла в себе нечто необъясни…

Комната-ящик исчезла. Щелчок, и коробка сузилась и пропала.









Я очнулась внутри. Тепло, слышен стук. Такой знакомый, ровный, с легкими перебивками. Я оглядываюсь и вижу свои крылья. А надо мной -  сердце. Я внутри. Я –ПТИЦА…

Комментарии